Я оглядываюсь назад и вижу пустыню... Все эти годы — Боже мой... тридцать пять лет из шестидесяти — на что я потратил? И что от меня останется? Парочка хороших фильмов, несколько плохих... Какого чёрта я все это делал?


Что заставило Хопкинса вернуться к актёрству?
— Всё дело в игре. Пусть это утомительная, беспокойная, отвратительная профессия. Но это такая чудесная игра... Игра жизни с самой жизнью. Недавно я понял: в этой игре главное — ничего не выигрывать, ничего не проигрывать, ничего не доказывать.


корр.: Съёмки в кино для вас работа или удовольствие?
— В первую очередь, удовольствие. Но работать для меня тоже важно. Я мог бы позволить себе вообще ничего не делать, сидеть в саду до конца жизни, наблюдать за тем, как в океане плещутся дельфины. Но от такой жизни я бы или с ума сошел, или бы просто помер. Люди, которые выходят на пенсию, очень быстро умирают. Поэтому лично я на пенсию не собираюсь. У меня молодая жена, я бегаю, занимаюсь на тренажёрах, держу себя в отличной физической форме и уйду на пенсию только тогда, когда мне откажет память и я не смогу запоминать свои реплики.


Никогда не анализирую <своих персонажей>. Аналитика — для паралитиков.


Забавно, но свой рыцарский титул из рук королевы я получил, лишь сыграв роль эстетизирующего пожирателя человечины. А ведь до этого я переиграл кучу королей, британских шпионов и прочих позитивных персонажей.


корр.: У вас есть актёрские секреты?
— Если честно, половину времени я не знаю, что я делаю. Я просто читаю свою роль, прихожу на съемочную площадку и играю. Правда, я читаю роль 250 раз. Для меня это магическая цифра. Я перечитываю свою роль снова и снова, но я получаю от этого удовольствие. В результате, я знаю ее так хорошо, что больше не должен волноваться об этом.


Чем моложе люди, тем они влюбчивее. Быть влюблённым — это значит быть не в своем уме. Это очень глубокое и непредсказуемое чувство. Это безумие. Влюблённость — это сексуальная потерянность. Это сумасшествие. Невозможность рационально мыслить. Эго влюбленного человека сходит на нет, и он принимает решения, движимый любовью.


Такие люди, как Хамфри Богарт, уникальны. В нем соединилось огромное количество самых разных качеств. Все они отражали его личность. Я не являюсь большим знатоком его ролей, но оценить могу. В нем было многое от современности. Кто, кроме него, мог сыграть в «Касабланке»? Его первым знаменитым фильмом стал гангстерский — «Высокая Сьерра», роль в котором ему досталась случайно. Не откажись Джордж Рафт от главной роли, не было бы Богарта. Он впервые сыграл гангстера с большим сердцем. В «Мальтийский сокол» он вложил много своего, своей личности. Но без Ингрид Бергман он не смог бы так лаконично и героично сыграть Касабланку. Я думаю, он был героем такого, сартровского духа, настоящим экзистенциалистом.


Пожалуй, <серийных убийц> хватало в любые времена. Просто тогда не существовало телевидения, чтобы донести шокирующие новости в каждый дом. Для меня самое страшное то, что маньяки — обычные люди, они не прилетели к нам с Луны. И даже Гитлер был человеком, его родила совершенно нормальная женщина. Но почему они становятся такими, отчего это происходит? Вот это и есть проблема. В каждом из нас уживаются добро и зло. Главное — чтобы зло не стало преобладать.


Некоторые актёры принимают себя слишком всерьёз. Я к таким не отношусь. Я анархист и бунтарь по своей сущности.


У меня были временные помешательства, пусть и незначительные. Несколько лет назад я потерял память на целых пять часов. Ничего более ужасного со мной не было в жизни! Я потерял представление о времени, прошлом и настоящем. Сидел неподвижно, не зная, где нахожусь. Такое случалось со мной несколько раз — от сильнейшей усталости. Мы долго снимали в Мексике, давление было ужасным, и режиссер фильма «Маска Зорро» заставлял меня раз за разом играть эпизод, в котором было очень много насилия. В результате весь мой организм воспротивился этому и наступил кризис. В 3 часа ночи я начал терять рассудок.
Вот почему я всегда считал, что система Станиславского очень опасна: нельзя чинить насилие над собственным телом. Пусть и ради искусства. Все, что связано с работой человеческого сознания, очень серьезно. Иногда я страдаю бессонницей, но не сумасшествием, к счастью. Хотя я и очень одержимый человек. Могу подскочить в 3 часа ночи и побежать к компьютеру искать в Интернете статьи по ирландской мифологии. Да, такое со мной случается.


Моя житейская философия? Ты всегда должен понимать, на что способен из одного только презрения к себе.


Поначалу я был физически опасен на сцене. Когда я играл в Манчестере, режиссёр меня уволил, потому что я чуть не сломал кому-то хребет. Он сказал, что меня слишком опасно выпускать на сцену. Но в результате мне повезло, потому что он посоветовал мне пойти в одну из тех «модных театральных школ», которые сам не одобрял. И я пошел в RADA, где началась моя настоящая карьера.
Большинство актёров — довольно простодушные люди, считающие себя сложными натурами. Помню, как я услышал про Роберта Де Ниро в «Бешеном быке» и подумал: «Обязательно надо посмотреть этот фильм». Я пошел на него в маленький нью-йоркский кинотеатрик, пропахший мочой; кто-то там отливал, несколько человек спали. Это было что-то вроде момента истины: так вот, значит, ради чего все наши старания?
Сейчас мне плевать на театр с высокой колокольни. Честное слово, не понимаю, почему некоторые относятся к нему так трепетно. На кой чёрт нам весь этот театр четырехсотлетней давности? Кому он нужен? Закатайте его в асфальт. Подумаешь, беда! Всё равно это мертвечина. Какой Лир лучше: такой или сякой, — кого это волнует? Ты делаешь то, что уже делали до тебя пятнадцать тысяч актёров. Все актёры в свои самые сумасшедшие годы хотят сыграть Гамлета. Я тоже хотел. А теперь думаю, это все равно что с собой покончить. Сейчас меня абсолютно не интересуют Шекспир и вся эта британская чепуха. А когда интересовали, это было одно голое честолюбие — просто хотелось славы.
Если кто-то лёгок на подъём и обладает яркой индивидуальностью и энергией, это угрожает многим людям, которые не хотят лишних волнений. Подумайте о тех, кто подрывает устои. О тех, кто баламутит воду. О людях вроде Оливера Стоуна, которые по-настоящему что-то делают, провоцируют людей, власти на разговоры. Обычный человек хочет, чтобы его окружали надежные люди. И это нормально, по-моему. Но если бы все были такими, на свете было бы скучновато.


Было время, когда я пил всё, что льётся. Теперь-то уж никто не пьёт, не курит и не ест углеводов. Как ни странно, я рад, что был алкоголиком. Естественно, мне жаль, что от этого страдали другие. Но побывать в шкуре алкоголика — это потрясающе богатый жизненный опыт. Случались дни, когда я выпивал бутылку текилы и мне было всё равно, жить или умереть. Такой я тогда был конченый, опустошённый — полный банкрот в эмоциональном смысле. Я обожал текилу. Нет, наркотиков я не принимал никогда. Но во мне было столько текилы, что я вполне представляю себе, что такое кислотный трип.


Мне нравится моё одиночество. Я никогда никого не подпускал близко, все финтил да увиливал. Конечно, я изображаю теплоту и дружелюбие. Но внутри меня всегда было пусто. Никакого сострадания, только небрежность — и так всю жизнь.


Жизнь — это хореография. Ничего не проси, ничего не жди и принимай все спокойно. Я так рассуждаю: «Что люди обо мне говорят или думают, меня не касается. Я такой, какой есть, и делаю то, что делаю, просто ради забавы — вот как устроена эта игра. Чудесная игра жизни на ее собственном поле. Здесь нечего выигрывать и нечего терять, здесь не надо ничего доказывать. Не надо выворачиваться наизнанку — чего ради? Потому что я по сути своей никто и всегда был никем». Это пришло ко мне лет десять назад во время глубокой депрессии...


Ещё Станиславский говорил, что актёру, который отождествляет себя с персонажем, место среди душевнобольных. Да, ты переживаешь психологическую драму, но на самом деле не проживаешь её лично. Играть роль не так уж трудно. Спросите любого, кто водит машину, как он это делает? Он ответит: просто вожу. Так и с актёрством. Это автоматически делается — я о технике не думаю. Хотя до сих пор не совсем понимаю, что это такое — актёрство. Встаёшь утром, едешь на студию, надеваешь на себя чужой костюм и произносишь перед камерой слова, которые не имеют к тебе никакого отношения. В конце дня снова переодеваешься в свою одежду. По мне, так всё это смешно! Но увлекательно. К тому же мне за это платят.


Станиславский был гением. А одним из моих учителей в Королевской академии драматического искусства был его ученик. Я прочитал все работы Станиславского и хорошо их усвоил. Но перед окончанием учёбы мой преподаватель сказал: «Теперь выкинь всё это из головы». Нельзя выходить на сцену, думая об актёрском мастерстве. Нельзя играть только на вдохновении, потому что, если оно вдруг не посетило тебя сегодня, ты не имеешь права откланяться, сказав зрителям: извините, не мой день. Ты должен сыграть на технике. А в процессе, возможно, придёт и вдохновение. Станиславский учил актёров умению расслабиться и быть настоящими. И в этом ему очень помог Чехов. В его пьесах как будто ничего не происходит — одни диалоги, разговоры. Но в то же время происходит всё! Ведь жизнь — это не драма, не спектакль, а разговоры, которые ведутся за чашкой чая, — в такое время и происходят важные, глубинные перемены.
Когда я преподаю, то требую, чтобы все женщины надевали на занятия юбки, а мужчины — пиджаки и туфли. Невозможно играть Чехова в тренировочных штанах или джинсах! Так что я прошу одеваться элегантно. В этом основы актёрской дисциплины.


35 лет назад я чуть не допился до смерти. Но внезапно случилось что-то вроде озарения: я понял, что если буду продолжать пить, то проживу не больше года. Это был момент ужаса и осознания, что нужно остановиться и попросить помощи. И что-то произошло: желание выпить просто пропало и больше никогда не возвращалось ко мне. Произошедшее я считаю чудом, божественным промыслом.


Я живу в постоянном счастливом удивлении. Не думал, что дотяну и до 40 лет. И до сих пор поражаюсь тому, что я актёр, мне предлагают роли. Когда начнёт отказывать память, станут выпадать зубы и весь я буду разваливаться, тогда выйду на пенсию. Но пока я здоров. Может, и до ста лет доживу.